Ты слышала ли крик Французской всей земли?
Зачем же медлишь ты? Не жди и не надейся!
Прочь, Тирания, прочь! У варваров, вдали,
Оплачь былую мощь, оплачь свои злодейства!
Во все века, сквозь стоны бытия
Угадывались ты и ненависть твоя;
Но Вольность, услыхав напутствие Презренья,
Сломала цепь твою и раздробила звенья,
Как лава, что в земле родил глубинный взрыв,
Прорвала путь себе, руины сотворив!
Дыхание людей на вздохи изошло,
Надежды луч устал светить потемкам этим,
Лишь изредка, во сне, забыв дневное зло,
Унылых возвращал к друзьям и милым детям;
Но вот они, разбуженные вдруг,
Смотрели с ужасом удвоенным вокруг
И ускользали прочь, покорствуя Страданью,
Смерть призывавшему отчаявшейся дланью;
Иные же, сгорев, утратив разум свой,
В прилив Безумия бросались с головой.
Но полно вам, скорбя, кровоточить, сердца!
Не надо больше слез — ведь вижу каждый день я,
Что Воля дождалась счастливого конца,
Что Добродетель длит победное движенье,
Что, не страшась, крестьянин-патриот
Глядит восторженно, как колос в рост идет;
Его душа навек ушла от плена злого,
И смело зазвучит раскованное слово,
И душу в жизнь вдохнет Свобода — мудрый друг:
Свободна будет кровь, свободен сердца стук.
Одна ли Франция отвергнет старый трон?
Свобода, выбор твой — Лютеция одна ли?
Вот Бельгии сыны вокруг твоих знамен —
Но и врагов твоих знамена запылали…
Ты свет несешь, идя из края в край,
Иди и головы пред бурей не склоняй,
Чтобы у разных стран, по всем меридианам,
Была одна душа, враждебная тиранам!
И все же первым пусть среди других племен,
Свободнейшим из всех пребудет Альбион!
Не странно ли, что смерть душе страшна?
Ведь с легким сердцем предаются сну
За ночью ночь, до гробовой межи,
Младенцы, дети, юноши, мужи.
Но дважды странно, если жизнь дана
Как краткий вдох в пути на крутизну.
Прочь, злобный призрак! Царь чудовищ, сгинь!
Лавину тьмы и ужасов низринь
На преступленья в мантиях державных!
Я — над могилой юноши, по ком
Звонит набат в отчаянье глухом.
Щедра Природа — жаден хищный Рок.
И колокол гудит с таким надрывом,
Как плачет мать о сыне, сбившись с ног:
Вернись домой веселым и счастливым!
Поэт! Заслон неосвященных плит
Тебя от злобы и нужды хранит.
Не подождав естественной черты,
Ты здесь нашел покой, под этим дерном.
Ты! Разве прах быть может назван «ты»?
Пред Господом, в сиянье животворном,
Перед престолом высшей доброты
Ты славишь мощь любви в греховном мире
(Не сомневайся, дух!) на царственной псалтири.
Но плачу, не избегнув размышлений
Над тем, какоюсмертью умер гений.
И часто в черный час воображенья
Над ядом застываю в отвращенье, [121]
И тошно мне — я трепещу над телом,
Распухшим, посинелым,
Хоть гнев рыданьям воли не дает
И разве что слезой на кромке глаз блеснет.
Не здесь ли люди в песнях знали толк?
Не здесь ли были исстари поэты
Вниманием согреты?
Но все же голос Спенсера умолк,
И утомленное борьбою тело
От одиночества окоченело.
И О?твэя [122] удел
Тихий хор стихий отпел,
Когда под грохот бури беспощадной
Сразил поэта голод кровожадный.
Наперсник Мысли, баловень Фортуны,
Покинул Эйвон [123] сладкопевец юный.
С душою легкой он летит вперед
И звучный стих стремит в полет
О том, как Элла [124] смел в бою с врагами.
Бурлит, клокочет и поет
Шальных стихов водоворот,
И в пляске с бесноватыми стихами
Вскипает в жилах кровь, горячая, как пламя.
Но вот еще сильней пылают щеки,
И на лице такое торжество,
Перед которым слепнет естество,
И мощью дышит вымысел высокий.
Вот выросли крыла — и он стремглав
Взмывает ввысь для песенных забав.
Отрада сирым, страждущим бальзам,
Он слышит плач вдовы и стон калеки;
Он вымысел стремит к таким мирам,
Что вытравляет горе в человеке.
Какую мощь для слабых он припас,
Какую ширь — для узнических глаз!
Отчизне верен, он берет клинок —
И укрощен тиран, и распростерт у ног.
Стихий свободных вдохновенный сын!
Цветок, явивший миру слишком рано
Свой аромат неповторимо пряный!
Кто в мире злобы выживет один?
Как серафимы в небе ни старались,
Мороз побил листы, и черви внутрь пробрались.
Куда девался этот ясный взгляд
И жар, которым дух твой был объят?
Мечтатель дерзкий, юноша мятежный!
Я вижу снова твой тревожный шаг,
И бледен лоб, как будто первый знак
Явила смерть в заботе неизбежной.
Но в час, когда старушечьей рукой
Нужда тебе давала
Навеки усыпляющий настой,
Когда ты яд уже хотел хлебнуть,
Любовь, как ангел, встала за спиной
(Она была усталой и больной)
И внутрь души велела заглянуть,
Чтоб отогреть замерзнувшую грудь.
Твой дом родной она тебе явила —
Твой дом родной, где на закате дня
Тебя с улыбкой слушала родня.
Смотри: сестра твоя страдает,
И безутешно мать рыдает.
Вглядись, как мается она,
Отчаяньем ослеплена!
Прочь руку от постыдной чаши с ядом!
И руку ты отвел под этим взглядом.
Но Горе и Отчаянье стеной
На жизнь твою опять пошли войной —
Напомнили сознанью каждый штрих
Любой беды, любого униженья,
Всех оскорблений, всех невзгод твоих,
Ухмылку злобы и оскал презренья.
И чтоб от боли сердце уберечь,
Ты холоду велел по жилам течь.
О дух благословенный!
Где б ни был ты — пред божеством
Поёшь хвалу делам небесным
В согласье с братством бестелесным
Или в неистовстве сверх меры
Летишь сквозь ангельские сферы —
Дай мне с таким же торжеством,
Как ты, владеть высоким даром,
Дай противостоять ударам,
Пред бурею судьбы не оробеть
И ясный, трезвый взор не утерять и впредь!
Приманчив лес на крутизне приречной,
Чья тень сладка Мечте простосердечной, —
Здесь любо ей в тени венки сплетать
И пристальным зрачком закаты наблюдать.
Здесь, в темноте безлюдной, бездорожной,
Любил скитаться юноша тревожный,
Таинственный, как тусклый сноп лучей,
Рябым пятном упавших на ручей.
И в час урочный — в час, когда стихии
Порабощают помыслы людские,
Под шорохи пещер, и грай, и вой,
Под клекот чаек над речной волной
Метался здесь скиталец одинокий,
Шепча в пути рождаемые строки,
И вдруг на гребне островерхих скал
Он застывал и взгляд в пучину увлекал.
О Чаттертон! Над бедным прахом плачет
Тот, для кого твой гений столько значит.
Прощай, страдалец! Траурный венок
Кладу на холм заброшенной могилы.
Но хватит посвященных смерти строк,
Не то для жизни недостанет силы.
С крыла Безумья на меня упав,
Прожжет Надежду горя черный сплав.
И как бы Рок по злобе не убил
Оставшийся во мне природный пыл.
Поэтому, печаль, меня покинь!
Воспоминанья от себя гоню —
Довольно мучить роковому дню
Мой ум. Стремлюсь туда, где моря синь
Граничит с яркой зеленью долины,
Где тихой добродетели приют,
Где в лунном свете пляшут и поют,
Отдавшись чарам ночи соловьиной!
О Чаттертон! О, если б ты был жив!
Я знаю — дав отпор печали тяжкой,
Ты вместе с нами бы меж мирных нив
На воле правил звонкою упряжкой.
И мы к тебе б сходились ввечеру,
Чтоб слушать величавую игру,
Чтоб славить песни музы молодой,
В сужденьях равной старице седой.
Мечты! Вы осушаете на миг
Печали и отчанья родник.
Но есть мечта, к которой дух стремится, —
К потоку Сасквеханны [125] удалиться
И на холме, чей неспокойный бор
Ведет с речною гладью долгий спор,
Смиренный кенотаф [126] тебе поставить,
Чтобы певца погибшего восславить,
И под раскаты ветров погребальных
Взвалить на ум громаду дум печальных.
