1824

В день, когда мне исполнилось

тридцать шесть лет

Перевод К. Павловой

[374]

22 января 1824

ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ

АДОНАИС

Перевод В. Микушевича

Элегия на смерть Джона Китса, автора «Эндимиона», «Гипериона» и проч.

Plato [375]

Moschus.Epitaph. Bion [376]

Я бы желал присовокупить к лондонскому изданию этой поэмы критические замечания по поводу места, которое достоин занять оплаканный герой среди писателей высочайшего гения, украсивших наш век. Моя заведомая неприязнь к стеснительным канонам вкуса, обусловившим некоторые ранние его сочинения, не оставляет, по крайней мере, сомнений в моем беспристрастии. На мой взгляд, фрагмент из «Гипериона» не имеет себе равных среди опытов, когда-либо произведенных писателем того же возраста.

Джон Китс умер в Риме от чахотки, не дожив и до двадцати пяти лет… 1821 года и погребен на уединенном романтическом протестантском кладбище этого города под пирамидой, увенчивающей гробницу Цестия, среди массивных стен и башен, разрушающихся теперь в запустении, некогда опоясывавших округ древнего Рима. Это кладбище — открытое поле среди руин, усеянное зимою фиалками и маргаритками. Можно влюбиться в смерть при мысли, что будешь похоронен в таком сладостном уголке.

Гений оплаканного, чьей памяти посвящены эти недостойные строки, был столь же хрупок и нежен, сколь прекрасен; мудрено ли, что там, где кишат зловредные черви, юный цветок был отравлен уже в своем бутоне? Варварские нападки на его «Эндимиона», появившиеся в «Квортерли ревю», подействовали самым убийственным образом на восприимчивый ум; волнение, произведенное ими, привело к тому, что в легких лопнул кровяной сосуд; последовала скоротечная чахотка; и когда в дальнейшем более справедливые критики признали подлинное величие его дарований, это уже не могло залечить рану, столь бессмысленно нанесенную.

Поистине, эти негодные людишки не ведают, что творят. Не скупятся на оскорбления и наветы, не смотрят, попадет ли отравленная стрела в сердце, уже затвердевшее от многих ударов, или в сердце, более уязвимое по своему составу, подобное сердцу Китса. Один из их сообщников, насколько я знаю, — самый низкий и беззастенчивый клеветник. Что же касается «Эндимиона», каковы бы ни были погрешности поэмы, подобает ли презрительно третировать ее тем, кто превозносил, постепенно переходя от снисходительности к панегирику, и «Париса», и «Женщину», и «Сирийскую повесть», и миссис Лефаню, и мистера Баррета, и мистера Говарда Пэйна, и весь этот нескончаемый список знаменитых ничтожеств! Не они ли в своем продажном благодушии отваживались проводить параллель между преподобным мистером Мильменом и лордом Байроном? Какого комара оцеживали они, проглотившие всех этих верблюдов? В какую прелюбодейку дерзнет главарь этих литературных проституток бросить свой позорный камень? Жалкий человек! Ты в своем убожестве бессмысленно исказил благороднейший образец искусства Божьего. И не оправдывайся тем, что ты, убийца, воспользовался лишь словесным, а не настоящим кинжалом.

Заключительная сцена из жизни бедного Китса стала мне известной лишь тогда, когда элегия была уже готова для печати. Как мне дали понять, рана, нанесенная чувствительной душе критикой «Эндимиона», усугубилась горечью от человеческой неблагодарности; несчастного, кажется, гнали с жизненных подмостков не только те, перед кем расточил он залоги своего гения, но и те, для кого не жалел он ни своих средств, ни забот. Его сопровождал в Рим и ухаживал за ним в его последней немощи мистер Северн, молодой художник, подающий величайшие надежды, который, как меня известили, «почти рисковал своей жизнью и жертвовал своим будущим, неустанно заботясь о своем умирающем друге». Если бы я знал все эти обстоятельства до завершения моей поэмы, я, вероятно, не устоял бы перед искушением присоединить слабую дань моего восхищения к более основательной награде, которую человек добродетельный обретает, вспоминая свои побуждения. Мистер Северн может обойтись без воздаяний со стороны тех, чей «состав подобен составу снов». Его добродетель — драгоценный залог будущего успеха, и да вдохновит неугасимый дух его прославленного друга творения его кисти, отстаивая от Забвения его имя.